Двойник

Двойник

Виктору Левашову

— Нет, Василий Петрович, это чушь какая-то. Поехали отсюда.

На пассажирском сидении длинного черного «мерседеса» сидел человек неопределенного возраста с обветренным и словно обгоревшим лицом. Он теребил в руках огромную шапку из чернобурки.

Пожилой водитель неодобрительно посмотрел на пассажира.

— Да как же чушь, Виктор Степанович? Совсем нет. Не тот вы человек, чтобы две с половиной тысячи километров до Твери отмахать ради чуши.

— Мне издалека казалось, что идея хороша. А теперь понял, что бред полный. Двадцать пять лет, Василий Петрович! Двадцать пять! У меня большинство друзей столько не прожило. Зачем ворошить?.. Поехали. Поедим где-нибудь и назад.

— Нет, не поехали. Большое, как известно, видится на расстоянии. И если вас так растревожило, что мы сюда через Москву подорвались, значит дело нужно завершить. Какой у нее номер квартиры?

— Да разве ж я помню? Вон тот подъезд. Окно слева на первом этаже. Света в нем нет.

— Ну вот и тем более. Сходите, проверьте. Если не судьба, то хоть душу успокоите. Идите.

— Ладно. Уговорил. Пусть мотор работает, я скоро.

На улице было темно и промозгло. Налетевший ветер попытался сорвать с головы шапку, но не смог, только бросил в лицо горсть снежинок. Дверь подъезда была та же самая, только кто-то неумело врезал в нее механический кодовый замок. Цифры на нужных кнопках давно стерлись до металла, что делало смысл существования замка довольно сомнительным.

И вдруг в окне слева загорелся свет.

Зажав три кнопки, мужчина решительно зашел внутрь. Направился было к лестнице, освещенной тусклой лампочкой, но остановился. Развернулся на каблуках. Уже протянул руку к двери, но вдруг налетела волна запахов. Тех самых.

Мокрая известка, старое дерево, и еще аромат из квартиры бабы Клавы на третьем этаже, пекущей свой бесконечный пирог. Кажется, с капустой.

Словно ничего не изменилось. И не было всех этих безумных лет. И надо просто позвонить в дверь.

Взлетев в два прыжка по лестнице, человек в лисьей шапке нажал на звонок. За двадцать пять лет звук его словно охрип, но это точно был он.

За дверью раздался заливистый лай. Кто-то очень увесистый стал прыгать на дверь. Потом негодующий лай вместе с источником переместился куда-то далеко.

Дверь приоткрылась внутрь. В щели показалась молодая женщина в бордовом потрепанном халате с крупными аистами. Том самом халате. Который так красиво падал, стекал с нее на пол. Тогда, в прошлой жизни.

— Мария? Это ты?

Женщина пристально смотрела на гостя. В высокой шапке и длинной, почти до пола дубленке рыжего цвета, он выглядел гигантом. Его большое грубое лицо в свете желтоватой подъездной лампочки могло показаться пугающим, когда б не глаза. В них, словно солнечные зайчики, метались радость и надежда. И почему-то страх.

— А вы кто?

— Я Виктор. Витя.

— Витя…

— Виктор Кашин.

— Ах Ка-ашин! Вот это да. Ты из Сибири приехал?

— Ну да, из Сургута.

— А зачем?

Стало тихо.

Виктор снял шапку. Попробовал, как раньше, пристроиться к стене плечом. Эта стена была не чужой. Он прижимался к ней то плечом, то спиной часами, когда мать Марии была дома, а поговорить хотелось. Но дубленка, как броня, мешала нормально облокотиться.

— Слушай, можно я зайду?

— Ты не ответил.

Опять молчание.

— Мария, это точно ты? Невозможно же не меняться двадцать пять лет. Ты вроде немножко подросла и пошире стала, но в остальном…

— Ну, а кого еще ты думал тут увидеть, Витя? Заходить не надо. Что ты хотел?

По интонации было понятно, что дверь вот-вот закроется.

— Ладно. Не знаю, с чего начать. Я живу в Сургуте. У меня там бизнес. Строительство, гостиница, магазины…

— Ты молодец. Всегда был молодец. И что?

— У меня дом большой на протоке. Лошади, собаки.

— Семья, наверное.

— Была семья. Теперь нет.

— Развелся? И решил проехаться по местам боевой молодости? Замечательно придумал. Только здесь война давно закончилась. И никто не хочет ее вспоминать. Всего тебе хорошего, Витя.

Дверь захлопнулась. Собака вырвалась из плена и стала драть дверь изнутри, недобро рыча.

Виктор еще немного постоял, а потом грузно присел на корточки, прижавшись лицом к двери квартиры. Как и раньше, губы оказались точно на уровне замочной скважины.

Он не видел, но чувствовал щекой трещины на старых досках. Они остались с тех пор, когда дверь выбивали ногой. Видимо, не нашлось денег поставить новую. Так и стоит.

— Я знаю, что ты слушаешь. Маша, я понимаю, что выгляжу, как идиот. Давай сразу к сути. Два года назад в Перми встретил Данцера. Ты помнишь его?

Долгая пауза. Потом из-за двери тихо ответили:

— Смутно.

— Мы дружили с ним в детстве. Он потом из Твери уехал с родителями в Пермь. И меня туда занесло. Посидели, поговорили.. У него был туберкулез. Хитрый какой-то, в суставы перешел. Еле ходил уже, с палочкой. Я его тут же на самолет — и в нашу больницу туберкулезную. Они такое лечат, как насморк. Практика большая.

Очень хотелось курить. Но времена не те. Кто-нибудь наверху учует дым и позвонит 02. Только не хватало снова встретиться здесь с людьми в форме. Придется терпеть.

— Оклемался Данцер через полгода. Бегать начал. Дружбы, как в детстве, у нас не получилось. Но иногда созваниваемся. Недавно про знакомых тверских разговорились. И он спрашивает – а что там Машка? Приехала к тебе? Нет, говорю, не видел ее с тех пор. На письма не отвечала. Телефона не знаю. А он удивляется – мол, странно, думал, что у вас на мази все. Она ж ребенка от тебя родила.

Молодость – это когда ты можешь сколько угодно находиться в любой идиотской позе. В зрелости есть много плюсов, но как же затекают ноги. Виктор сел прямо на пол. Стало хорошо.

— Ты говоришь, что я молодец. Да, все так. Один раз крупно накосячил, больше не повторял. Мне сорок пять стукнуло. Два раза женат был. А детей нет. И не будет. Отморозил я себе что-то в двадцать лет. Не уберегся, да и как там убережешься. Стрелять могу, но холостыми. И поначалу-то вроде спокойно это принял. А с годами ныть начало. И даже не то, что наследника нужно, династию, всю эту хрень. Просто понял как-то, что закончится жизнь – как камень в болото упадет. Плюх, и ничего. Даже кругов на воде не будет.

Где-то наверху хлопнула дверь. Через несколько секунд мимо Виктора пронеслась девочка в серой шубе, опасливо взглянувшая на мужчину, сидевшего на грязном полу около двери. Хрипло взлаял пес. Потом снова стало тихо.

— Слушай, мимо меня сейчас пробежала копия Сони Агранат. Или это она была? Вы здесь вообще не стареете, или я просто лежу в коме и мне мерещится всякое? Ладно, короче. Как Данцер все это вывалил, я решил просто приехать. Ну вдруг и правда? Понимаю, глупо было переться по адресу четвертьвековой давности. Ты же могла сто раз переехать. Но дуракам везет. Вот и мне повезло. Ты просто скажи, правда или нет? Ты чудна́я какая-то была в последние дни. Молчала невпопад. Мне ничего от вас не нужно. Понимаю же все. Просто знать хочу.

После паузы стало слышно, как по полу снова проехала отчаянно упирающаяся собака. Виктор встал и отошел от двери. Щелкнул замок. На этот раз щель была поменьше, и в темном коридоре виднелся лишь еле различимый силуэт.

— Да, я беременная была. Хотела сказать. Но не успела. Пришли за тобой.

— Была?

— Была. Сделала аборт.

На площадке как-то резко стемнело. Словно лампочка изнутри сильно запылилась, и свет окончательно перестал пробиваться наружу.

Он спросил тихо, почти шепотом:

— Но зачем? У нас же серьезно было.

— Так ты же человека убил, Витя. Помнишь нашу последнюю встречу? Как ты прибежал сюда весь в крови, как в дверь сначала стучали, а потом выломали? Как наручники на тебя надели? И главный мент соседям объявил, что задержан особо опасный преступник. Помнишь?

— Я же тебе писал. Чтобы ты знала, как было. Ты получала письма?

— Нет. Не получала ничего. Но ты же правда убил своего друга. Думаешь, было бы правильно родить ребенка в 18 лет от убийцы?

Виктору было, что рассказать. Вовка не был другом. Хорошим приятелем – да, был. Вместе тягали железо с 15 лет. Когда по всему городу стали появляться ларьки со спиртным и сигаретами, Вовка предложил сделать частное бюро охраны и брать деньги с коммерсов. Его отец работал в прокуратуре, что, по задумке, должно было придать солидности и защитить от конкурентов. Последние действительно не вмешивались в дела стартапа, но, возможно, потому, что сами коммерсы не торопились воспользоваться услугами каких-то подростков. Отшучивались, ссылались на безденежье. И тогда Вовка предложил их напугать. «Давай подпалим ларьки у Армена», — предложил он Виктору, — «А потом всем скажем, что он на охране сэкономил».

Виктор подумал, что партнер, как обычно, глупо шутит. Но следующей ночью действительно полыхнул ларек на Склизкова. И все бы ничего, да только вместе с сигаретами и паленым ликером «амаретто» сгорела одноклассница Виктора, работавшая в ларьке в ночную смену. Вовка позвонил рано утром и позвал в ресторан. Пришел туда пьяный, веселый, и сразу же стал рассказывать, как удачно провернул акцию устрашения. Виктор сидел красный, как рак. А Вовка, тихо похохатывая, рассказывал, как закрутил дверь ларька проволокой и впрыснул из брызгалки через окошко литр бензина. Бросил заранее зажженный факел из газеты. «Слышал бы ты, как эта дура выла!», — хвастался он, — «А кто услышит? Если только лошади на ипподроме, так им только поржать».

Виктор рыбкой нырнул через стол и вцепился Вовке в горло. Тот сначала пытался скинуть хватку, но быстро отчаялся и достал с пояса нож. Они неумело боролись, катаясь по полу, в результате чего Виктор изрезал правую руку о лезвие, а Вовка так ловко ткнул себя острием в бедро, что пропорол артерию. Отбросил нож, заорал, но Виктор, мало чего соображая, стал бить его в лицо. Через минуту Вовка потерял сознание, а еще через двадцать, когда приехала скорая, он был полностью и бесповоротно мертв.

Когда вошли два милиционера, Виктор зачем-то попробовал убежать. На адреналине он и сам не очень понимал, зачем рванул к своей девушке. Не успел войти, как дверь выломали ногами и  отвезли его в отделение. Отец Вовки все повернул так, что это Виктор напал с ножом на его сына, потому что не смог уговорить «заниматься бандитизмом». Вместо убийства по неосторожности или даже превышения пределов необходимой обороны получилось умышленное. Прокуратура очень старалась натянуть на 102-ю, где от восьми лет до пятнадцати, но «повезло», получил всего семь по 103-й. Еще раз повезло, когда освободили условно-досрочно через пять лет.

Отец Вовки успел к тому времени насмерть угореть в бане.

Четверть века промелькнуло перед глазами за несколько секунд. И вот снова – тот подъезд, та дверь и та девушка. Только зачем он здесь.

Две с половиной тысячи километров псу под хвост.

— Это не человек был, Маша, а мерзкая гадина. Он сам себя убил, если уж по правде говорить. Но я бы сейчас снова ему помог. И отсидел бы еще раз. Если ему в двадцать лет сжечь девушку ничего не стоило, то что бы он сделал в двадцать пять? Или в тридцать?

— Сжечь?

— Да, сжечь. Заживо. Ладно. Ты извини меня. Зря ты, конечно. Но уж ничего не поделаешь. Не так я, конечно, все это представлял…

— Может зайдешь? Ты красный весь. Посидеть надо.

— Нет, посидел я уже. Хватит. Прощай. Зла не держи. Найдутся те, кто подержит.

Скрипнула и щелкнула замком дверь подъезда. Вспыхнули фары, озаряя падающий снег, и медленно исчезли в темноте.

В старом дворе все пошло так, как шло раньше.

Или не все.

***

Уже около десяти вечера в замочной скважине повернулся ключ, и в коридоре вспыхнул яркий свет. Собака с радостным лаем прыгала вокруг женщины, закатывающей в дверь огромный чемодан.

Из комнаты, потирая глаза, вышла заспанная девушка.

— Привет, мама.

— Привет, а ты чего тут?

— Пришла Бурана выгулять, убраться немножко. И что-то уснула. Все хорошо?

— Да, отлично долетели, и на вокзал успела вовремя. Всегда бы так.

— Ну, хорошо. Ты спать сразу? Я поговорить хотела. Могу приехать завтра.

— Я в поезде подремала. А что случилось?

— Кажется, приходил мой отец.

Нарочито спокойно снимая шубу, женщина сказала:

— Значит, я не ошиблась.

— В смысле?

— Я видела его в аэропорту, когда шла к экспрессу. Там был удивительно похожий на него мужчина в лисьей шапке…

— Да, он был в ней.

— … и я подумала, что это, конечно, не Витя, но Витя в его возрасте, со всеми его приключениями, выглядел бы именно так… С ним был еще какой-то дед.

— Нет, сюда он приходил один.

— И что хотел?

— Я убиралась и надела твой старый халат. Он подумал, что я – это ты. И стал спрашивать обо мне.

— Смешно. И что «я» сказала?

— Ты сказала, что меня нет. И никогда не было.

***

Мать и дочь сидели на кухне. Перед обеими на маленьком столе стояло по чашке остывшего чая.

— Нельзя было так, просто нельзя. Ты представь себя на его месте.

— Не могу представить. Я никогда бы так не поступила. Ну ладно, он сидел в тюрьме. Потом не мог приехать, потому что нельзя или не на что. Но, как минимум, последние пятнадцать лет он имел возможность отлично передвигаться в пространстве. Почему не приехал?

— А к кому бы он приехал?

— К тебе!

— Но с какой стати? Я не пришла на суд, не отвечала на его письма, он ничего не знал о тебе. К кому он поедет? К девушке, с которой встречался много лет назад какие-то полгода?

— Ты была такая решительная, что забеременела через полгода знакомства?

— Я была глупая. Мы были глупые. А потом я послушала твою бабушку и «выбросила из жизни этого убийцу». Хотя уже тогда было понятно, что дело мутное. Ларечники говорили, что никакого Виктора близко не видели. Дружок его ходил, пугать пытался.

— Этот… который приходил… Сказал, что еще раз его убил бы сейчас.

— Не знаем мы, что у них было. Но ты сама подумай. Если человек после всего, что случилось, уверен в своей правоте, он или конченный убийца, или…

— Но он все равно убийца.

— Да. И еще твой отец. Не повезло мне с ним. А вам обоим со мной. Ну, хотя бы аборт не сделала, значит не совсем дура была.

В сумке у матери прокуковала кукушка. Она потянулась назад, достала телефон.

— Ого, полночь почти. Ты у меня ночевать останешься?

— Нет, мам, я к себе пойду. А то Буран опять придет в ногах спать, мы с ним на моей бывшей кровати не умещаемся.

— Ну иди тогда. Иди. А вот знаешь, я бы с ним сейчас поговорила. С ним хорошо говорить было. Бабушка твоя строгая была, домой не пускала. Говорила, что если парень к девушке домой пришел, значит жениться должен. А мы жениться-то не планировали. Просто встречались. Когда мать на работе, он, конечно, приходил. А вечером через замочную скважину общались.

— А созвониться не могли?

— Созвониться! Эх, ты, дитя прогресса. Тогда домашних телефонов у простых смертных не было. И мобильники еще не придумали. Вот заснет мать, он приходит к двери с той стороны – и разговариваем. Неудобно, конечно. Зимой особенно. Но мать на открывающуюся дверь мгновенно просыпалась, а на шепот – нет.

— В кафе бы сходили.

— Не было тогда в Твери кафе. Забегаловки да кабаки дорогие. Помню, мы шли по Трехсвятской. Ее только недавно пешеходной сделали. Там на углу старое советское кафе под ресторан перестраивали. Красивый такой, с окнами большими. И Витя говорит – вот, заработаю денег, будем каждый вечер сюда ходить. Так и не сходили…

— Это какой ресторан?

— Да «Оазис». Он сейчас загибается, если не загнулся. Хоть бы снесли его. Ведь сто раз уж все пережито и прожито. А каждый раз прохожу мимо – сердце колет.

***

Среди старинных домов, тускло освещенных единственным фонарем, гуляла поземка. Двое медленно пробирались по узкой тропинке между сугробами и наплывами льда.

— В этом городе ничего не меняется. Ни люди, ни дороги. Еще через сто лет сюда приеду, и все будет, как в детстве. Хотя нет, не приеду. Вы где машину поставили, Василий Петрович?

— Да вон за тем домом, кажется. Снег-то как пошел хорошо. Может заночуем здесь? Наверняка же гостиницы в центре есть.

— Нет, хватит с меня. Поехали. Мы сейчас почти на Ленинградском шоссе стоим, через два часа в Москве будем. Отоспимся и в самолет. И все это кончится. Глупая затея была. Еще ресторан этот…  Кусок вареного мяса вместо стэйка! Двадцать пять лет назад я бы в это поверил, но сейчас…

— Такой смелой кухни я даже в Когалыме не припомню.

— Именно. Ну хоть точно не собаку ели. Не спрашивайте, откуда знаю. Ладно. Хороший гештальт – закрытый гештальт.

Ветер становился сильнее буквально с каждой секундой. Мелкие снежинки, как осколки стекла, били в лицо. В свете фар вывернувшего из-за угла такси четко нарисовался силуэт черного «мерседеса». Мужчины было прибавили шаг, но тут же замерли, потому что машина резко остановилась прямо напротив них.

Из задней двери выскочила, почти выкатилась девушка и стала перелезать через сугроб на обочине.

— Виктор, это вы? Да, конечно, вы, у кого еще в этом городе будет такая дурацкая шапка. Виктор, я не могу перелезть эту кучу снега. Идите сюда. Поехали со мной.

Виктор успокаивающе похлопал по плечу напрягшегося водителя и пошел навстречу.

— Маша?

— Не совсем. Маши не было, а теперь она снова есть. Может быть, она даже еще не спит. Поехали к ней. Пожалуйста.

Виктор и сам уже понимал, что это никакая не Маша. Да, голос был один в один, и интонации не перепутать. Но сейчас, когда на нее падал сбоку свет из салона машины, было понятно, что это другой человек. Похожий, но другой. Взрослые женщины так по сугробам не скачут.

Он повернулся к спутнику.

— Василий Петрович, тогда ищите гостиницу и ложитесь спать. Напишите только адрес, как обоснуетесь. Я приеду попозже.

Сидя на заднем сидении такси, Виктор повернулся к девушке и пристально посмотрел на нее. Она ответила вызывающим взглядом, а потом, странно сморщившись, отвернулась к окну. Водитель молчал. По радио излишне позитивный диджей сообщил об усилении метели и включил песню про трех белых коней.

И все уже было, в общем, понятно.

Срывающимся хриплым голосом Виктор спросил:

— Как тебя зовут, дочь?

Она повернула к нему мокрое от слез лицо.

— Виктория. Просто Вика.

Южное Бутово, февраль 2021

PayPal: vsv@mail.ru

Повесть «Казанские сны»

Рассказ «Односолодовый до Смоленска доведет»