Пара цветов в Огород. Памяти Евгения Козловского

Шестого сентября Евгению Козловскому исполнилось бы 77 лет. В мае, когда его не стало, многие просили меня написать что-то о покойном. Причем некоторые «просьбы» выглядели довольно бесцеремонно. Типа, что ж ты, сволочь, молчишь? Что не рыдаешь публично? Предал старого друга, скотина?

Ох, не видел я этих требовательных граждан на похоронах Козловского. Не слышал, чтобы они помогали Мастеру в последние годы, когда он уже не мог работать. Рыдания на хлеб, к сожалению, не намажешь.

А мне не хотелось ничего писать. Что-то казалось слишком личным, что-то неважным. Последний раз мы разговаривали в конце марта – он, как обычно, позвонил поздравить с днем рождения. Хотя Мастер был явно слаб, он оставался самим собой. Со своими уникальными интонациями, своим характерным юмором. Снова поблагодарил его за жизнь, которую он мне организовал – и своим творчеством, и личным примером, и вполне конкретными действиями. Козловский буркнул: «Носи на здоровье».

Между нами не осталось недосказанностей. За без малого четверть века мы столько говорили о самых разных вещах, что, кажется, смогли разлить все поровну. Прощай и прости.

Помню, в одной из бесед я затронул тему того, что будет после смерти. Козловский отрезал: «Тебе тогда будет все совершенно похуй». И сейчас у меня именно такое ощущение. Ему… все равно. Он, пока мог, жил именно так, как хотел сам. Разрешая многим быть восхищенными попутчиками. И кого волнует, кто там что пробурчит в спину.

13 лет назад, читая мои поздравления с 64-летием, Козловский сказал: «Ну, прям некролог получился. Сэкономишь время, когда помру». Нет, Евгений Антониевич, не буду экономить. Напишу несколько строк так, как вам самому бы понравилось. И так, как написали бы вы сами, случись обратная ситуация. То есть много о себе и чуть-чуть о покойном.

В отличие от большинства людей, я точно знаю – когда увидел Козловского первый раз. Это было пятого октября 1999 года. Я уезжал в Израиль, как тогда думал – навсегда. Приехал в Москву за какими-то документами, и набрался смелости предложить автору гремящих на всю страну «Огородов» пересечься для вручения саратовской рыбы. Настоящей рыбы, сушеной. Мы были знакомы по нечастой переписке, и я думал, что Козловский не согласится. Но то ли сыграла свою роль рыба, то ли ему было любопытно – что за такой саратовский паренек, которого он уже дважды процитировал в «Огороде»…

Созвон по городскому телефону (мобильных тогда еще толком не было), и вот на слегка дрожащих ногах я иду на встречу с богом. Бог подъехал на красной «восьмерке». Милостиво принял скромные дары, выслушал сбивчивый рассказ о грядущем переезде и подарил свой роман «Мы встретились в раю…». «Сергею – на память – с пожеланием удачи в жизни», — написал Козловский. И поставил дату.

И знаете, вполне возможно, что тогда все и началось.

Мы переписывались еще несколько лет. Я пересылал ему свои рассылки, которые писал на сайте «Городского Кота». Одна про музыку, другая про компьютеры. Поверьте, это была довольно смешная и наивная писанина. Но что-то в ней Козловскому нравилось. И однажды он предложил мне стать главным редактором приложения к «Компьютерре» о товарах и услугах.

Я ничего не понимал в журналистике. Я никогда не жил в Москве. Мои познания о компьютерах были невероятно поверхностными.

Конечно, я согласился.

В этом предложении был весь Козловский. Надо думать, он понимал мою полнейшую неподготовленность к работе главного редактора. Но его любимой присказкой всегда было «Хороши все жанры, кроме скучного». Видимо, читать мои заметки ему было занимательно. Что же до всего остального, то он рассуждал так: «Если ты в другой стране с другим языком смог довольно быстро пробиться, то уж в России и на русском тем более справишься».

Тем не менее, первый номер я фактически провалил. Мне не хватало всего – от знания каких-то основ журнальной верстки до понимания, как работать с авторами. И в чем эта работа вообще заключается. Когда до отправки номера в печать осталось дня четыре, Козловский понял, что дело швах. «Странно, я думал, что ты просто будешь смотреть, как делаю я, и все получится», — сказал Козловский. После этого он буквально за час раздал задания редакторам основной «Компьютерры», потребовав совершить подвиг и выдать на-гора тексты к следующему же утру. Насколько помню, к утру написали все, кроме Леонова. Тот задержался еще на день, но, как всегда, написал прекрасно. Журнал ушел в печать вовремя. Великодушный Козловский, фактически сделавший его, даже не стал отнимать у меня деньги из выделенного бюджета. Это было для него слишком мелко.

Но буквально через месяц маячил еще один номер. Идея наблюдать за Козловским и учиться мне, конечно, нравилась. Однако внешняя часть его работы заключалась в том, что он зажигательно орал на редколлегиях и курил в своем кабинете, читая почту. Кстати, абсолютно на все письма он отвечал моментально, и это одна из привычек, которую я постарался скопировать. Как и многое другое, нравящееся в Козловском. А от его раскатистого «Бляяяяяяяяяядь!», раздающегося в момент высшего раздражения, не могу избавиться уже много лет.

В общем, одним лишь копированием Козловского обойтись было трудно. Пришлось врубаться иначе. Второй номер журнала мы сделали под его присмотром, но уже без авральных ситуаций. Ну, почти. Третий же был полностью сделан новой командой «Компьютерры Adviser», и Козловский просто написал туда пару статей. Когда на верстку зашел Дмитрий Мендрелюк, хозяин «Компьютерры», и, листая журнал, удивленно сказал – «Слушай, ну это же именно то, что надо», я понял, что Козловский был прав. На русском языке учиться получалось быстрее.

Я хотел написать, что Козловский совершенно не был сентиментален. Ну какие сентименты, если во главе угла всегда стояли только его интересы. И в работе, и в личном. Он делал то, что считал интересным и нужным. Остальное значения не имело. Он нес себя очень высоко. И, честно говоря, было, что нести.

Но иногда, очень редко, проскальзывала в нем какая-то удивительная мягкость. Это случалось, когда он выходил из образа Великого Козловского. И становился просто Евгением Антониевичем. А для кого-то Женей. Но образ был ему абсолютно привычен и гармоничен, как любимый пиджак. Поэтому он выходил из него нечасто. По крайней мере, при мне. Даже в последние годы, когда сил на поддержание образа было немного, Козловский все равно оставался в нем.

«Сережа, любой руководитель хочет только одного – чтобы от него все отъебались», — сказал Козловский в самом начале наших рабочих отношений. Он, конечно, был удивительным главным редактором. Большинство творческих личностей довольно закомплексовано и ревниво. Поэтому обычно главный в творческой команде подбирает себе коллектив из личностей чуть послабее, чуть пожиже. Чтобы на авторитет и место не посягали. Если руководитель коллектива и правда хорош, в такой внутренней организации нет ничего плохого. Но когда посредственность подбирает людей хуже себя… Впрочем, не будем о грустном.

Козловский в своих глазах был недосягаемой звездой. Он об этом никогда не говорил, и терпеть не мог славословий в свой адрес. Но он был настолько уверен в своем таланте и умениях, что даже не думал о «подрезании» членов редакции. Наоборот, он абсолютно искренне радовался ярким материалам, и тем, кто мог их производить, давал полнейший карт-бланш. В то же время, у него было острое чутье на банальности, и те, кто пытался протащить их в «Компьютерру», долго не задерживались.

Его очень бесило свойственное многим творческим людям раздолбайство. Сам он в том, что относилось к работе, был идеально четок. Сорвать дедлайн, не сдать материал в срок – это вообще не про Козловского. Помню, как однажды он очень тяжело заболел, и я стал искать замену его статье в номере. Но все было прислано вовремя. Как ему это удавалось – не знаю.

Однако подинамить редактора на пару-тройку дней, или затянуть сдачу номера на несколько часов, считалось в «Компьютерре» довольно обычным делом. Иногда это было связано с перфекционизмом, иногда с общей расхлябанностью. И Козловский страшно бесился. Как-то после редколлегии он пришел в мою каморку и предложил стать заместителем главного редактора «Компьютерры» вместо одного особенно расслабленного. Как вы понимаете, для меня через полгода после приезда в Москву стать замом Козловского – это как одновременно из маузера Дзержинского пострелять и из трубки Сталина затянуться. И все же я отказался, считая вклад объекта ненависти Козловского в общее дело очень важным. Годы спустя он займет место заболевшего Козловского и запустит механизмы схлопывания «Компьютерры». А ведь все могло сложиться иначе!..

Внутри редакции профессиональный авторитет Козловского сомнению не подвергался. Ему не надо было ничего никому доказывать. Его замечания всегда были в масть, а если он чего-то не понимал – никогда не стеснялся спросить. Впрочем, стеснение и Козловский – есть явления несовместные. Он мог поставить задачу буквально несколькими штрихами – но абсолютно точно и понятно.

За пределами работы Козловский был настоящим кладезем житейской мудрости. Разумеется, подвергшейся корректировке его собственной жизнью. Помню, как пожаловался ему на одну барышню, поступившую по отношению ко мне не очень красиво. Козловский даже не подумал меня жалеть. «Понимаешь, она в своем праве. Она ничего тебе не должна. И ты ей ничего не должен. Думай о ситуации, исходя из этого». Этим тезисом он сэкономил мне много-много времени в будущем.

Еще Козловский учил воспитывать в себе публичное одиночество. Чтобы в любой толпе чувствовать себя так же спокойно, как посреди пустынного поля. В Москве, говорил он, без этого никак.

Я всегда исповедую его подход к переговорам. По мнению Козловского, на них нельзя выходить, если ты абсолютно, на 102% не уверен в том, что в случае отказа принять твои требования, ты не встанешь и не уйдешь навсегда.

Были ли у Евгения Антониевича недостатки? И уместно ли говорить о них в таком тексте? Если бы я писал о ком-то другом, то, конечно, не стал бы портить идеальный портрет. Но Козловский и сам бы сказал – ну что ты за патоки налил, ты же про живого человека рассказываешь. Живого, да.

Козловскому нравилось вызывать в людях эмоции. В своем троллинге он порой переходил грани приличия. И те, кто не был готов принять его способ развлекаться, всерьез обижались. Собственно, его поздние псевдо-оппозиционные забавы в соцсетях были тем самым троллингом. Как положено советскому человеку, он не любил любую власть. Но революционером точно не был, ему такое было скучно.

Для меня было открытием, что Козловский не так смел, как он транслировал через образ. Однажды его подловили автоподставщики – был такой популярный жанр мошенничества в начале двухтысячных, пока на каждом столбе не повесили камеры. Вместо того, чтобы испепелить негодяев на месте, Козловский… умчался с места ДТП в редакцию. Там он затаился в кабинете, а с прилетевшими на хвосте мошенниками разбирался завхоз, действительно суровый и брутальный мужчина. Обидно, что в итоге пришлось заплатить весьма ощутимую сумму, потому что оставление места аварии – это лишение прав. А без машины Козловский себя не мыслил.

Еще у Евгения Антониевича было какое-то невероятное упорство в том, что каждый труд должен быть обязательно оплачен. И от объема оплаты зависит результат. Например, ему часто пеняли – почему он присылает к своим статьям фотографии, явно сделанные на бегу и кое-как? Козловский говорил, что раз ему за иллюстрации отдельно не платят (что правда), то и стараться он не будет. Вот если доплатить – тогда да.

Еще ему много раз говорили о полезности создания собственного сайта. Козловский парировал, что сам он ни копейки в это не вложит, и, наоборот, ему должны щедро заплатить за такое. А он уж снисходительно примет результат и будет править. Уверен, наличие такого сайта очень помогло бы ему в поздние годы. Но — как уж есть.

Бесконечно жаль, что Козловский не оставил мемуаров. Мы бы много узнали и про кино, и про театр, и про жизнь в целом. Но за это кто-то должен был заплатить вперед. Такого заказчика не нашлось…

Причем жадным он не был совершенно. Просто отстаивал собственные представления о мироустройстве. В них, кстати, совершенно не вписывалось стяжательство. Козловский рассказывал, как в конце девяностых один бренд, выпускающий сканеры, предлагал ему трехкомнатную квартиру за любовь и дружбу. Он отказался, и до конца дней прожил в небольшой квартирке на улице Удальцова, ожидая сноса своей пятиэтажки. Не дождался совсем немного – вроде бы дом должны расселить в 2024-м.

Когда Козловского уволили с поста главного редактора, я даже и не понял, что произошло. Козловский, несмотря на проблемы со здоровьем, казался незыблемой глыбой. И такой же глыбой была «Компьютерра». Что случилось вскоре с журналом – всем известно. После того, как из конструкции бездарно изъяли первого среди равных, все очень быстро посыпалось.

Козловский еще много лет писал свои огороды. Так уж получилось, что последние два вышли у меня на сайте. К 2017 году площадки, готовые принять произведения в этом жанре, закончились. Наступило другое время. А мы – остались.

Летом 2020 года Евгений Антониевич дал мне большое интервью, которое сейчас стало своеобразным памятником. Из него, кстати, хорошо видно, что Козловский никому не мстил, но все отлично помнил. А жизнь сама таких накажет строго. Жалею, что не спросил про «Зеленый фургон», который Козловский, по его словам, собирался снимать с Высоцким. Да много чего не спросил.

Оно странное. Видно было, что Мастер нездоров. Но, в то же время, невозможно было принять, что однажды его не будет. Честно говоря, я не принял это и сейчас. Козловский за много лет так вошел в мою жизнь и так сформировал ее, что все, в общем, продолжается. А то, что теперь нельзя позвонить… Бывает. Дело житейское.

Евгений Антониевич прожил большую яркую жизнь. Прожил так, как хотел, и практически не изменяя себе, насколько это вообще возможно. Он многому научил нас, сам того не желая и не ведая.

Когда у меня появился интернет, одно из первых писем я написал Козловскому. Не очень помню основное содержание. Но там была приписка: «Честно говоря, даже как-то не верится вы реальный человек». Евгений Антониевич ответил моментально. И добавил – «Сим подтверждаю, что действительно существую».

Спасибо, Мастер.