Наука или жизнь. Необыкновенная история ихтиолога Татьяны Небольсиной

При участии Владимира Вильянова

Жизнь Татьяны Капитоновны Небольсиной вполне могла стать основой для советского жизнеутверждающего фильма. Ну такого, где ребята из деревенской глуши попадают в город и добиваются там внушительных успехов. Здесь же все случилось на самом деле. Татьяна Небольсина прошла путь от ученицы сельской школы до ученого союзного значения, чьи исследования защитили Волгу от последствий бездумного строительства плотин и опередили время.

А еще она была моей бабушкой.

Мы не знали, сколько ей на самом деле лет. По паспорту бабушка родилась в 1924 году, но она говорила, что после начала войны накинула себе год или два, чтобы пойти на фронт. Правда, дальше визита в военкомат дело не пошло. Прабабушка Алена завопила «Не пущууууу!» и вцепилась бабушке в косы. Косы были крепкие и ухватистые, поэтому ни на какой фронт никто не поехал. А путаница в возрасте осталась.

Также мы не знали – когда она родилась. Бабушка всегда отмечала день рождения в Татьянин день, 25 января. А это, как мы понимаем, вообще ни о чем не говорит.

Во всем остальном ясности гораздо больше.

Долгая дорога из Горок

Бабушка родилась в Горках Воронежской области. До города оттуда сорок километров. Даже сейчас дорога в Горки занимает около часа, а в начале прошлого века это был просто другой мир. Современные Горки – место довольно печальное. Там осталось меньше 300 жителей, и прироста давно нет. Одна естественная убыль. Но когда-то это было большое богатое село, которое в середине 19-го века могло позволить себе построить каменную церковь. Она, кстати, сохранилась до сих пор.

Горки славились тем, что почти все жители села носили одну и ту же фамилию – Небольсины. Родители бабушки родственниками не были, однако фамилия была одна. Удобно. Кстати, если встретите Небольсина – спросите его о предках. С очень большой вероятностью они будут из тех самых Горок. Например, журналист Денис Небольсин, с которым мы однажды познакомились в Москве, сразу же вспомнил о корнях в этом селе.

Согласно историческим данным, основателем фамилии был крещеный татарин Кобяков Небольса (Небольша). Он получил Горки в награду за своевременное предупреждение Ивана III о набеге крымчаков. Небольша – довольно распространенное славянское имя.  У сербов, к примеру, есть имя Небойша.  Небольша (Небольса) – значит небольшой, малый. Так могли называть младшего в семье (для сравнения, старший сын – «большак», отсюда фамилия Большаковы). Вообще, среди Небольсиных немало талантливых людей. В Воронеже есть улица имени художника Небольсина. Был дирижер Небольсин, лауреат Сталинской премии. Еще для Небольсиных было характерно относиться к своим способностям, как к чему-то само собой разумеющемуся. Поэтому часто таланты так и оставались внутри семьи. Мой прадед Капитон прекрасно рисовал, обладал красивым певческим голосом. Вообще, он многое умел – хоть печь сложить, хоть паровоз починить. И в основном чинил паровозы, работал слесарем в депо.

Бабушкина семья жила не плохо и не хорошо. Главным богатством была швейная машинка. А времена были непростые, да еще и голодом в начале 20-х зацепило. В общем, не роскошествовали, и это мягко говоря. Как-то раз через сельсовет, по ордеру, выдали пару детских ботинок. Денег на покупку обуви у семьи не было, и пара пришлась кстати. Младшие дети носили ее по очереди.

Но швейная машинка явно не давала покоя односельчанам. И они радостно настучали куда следует, что семья Небольсиных – матерые кулаки. Дело было в начале 30-х, в самый разгар действия печально известного приказа № 44.21. Регулярно в село приезжали телеги ОГПУ с уполномоченным Егоркой, чтобы кого-нибудь раскулачить. Завидев телеги, жители обычно тикали с баулами в лес, чтобы переждать. Но каждый день не набегаешься.

Пришел Егорка с односельчанами к бабушкиной семье, вынесли все из избы и быстренько раздербанили по дворам. Понятное дело, самым ценным призом стала машинка, однако не побрезговали ничем. Включая детские ботинки. Когда этот Егорка схватил ботинки и потащил с собой, прабабушка Алена его стала уговаривать, мол, оставь, это же для детей. А бабушка, хоть и маленькая была, не выдержала. Говорит: «Да пусть подавится!». Это Егорку разозлило, и он приказал ломать печь и готовить кулаков к выселению. Приказ, правда, не выполнили. Вонюч был Егорка, да мелковат для таких решений.

Через несколько дней прадеда Капитона вызвали в сельсовет и вроде как извинились. Но ни ботинки, ни швейную машину не вернули – пропили уже.

Вообще, все это больше напоминало не раскулачивание, а банальный грабеж. Семью другой моей бабушки тоже раскулачивали, но там-то действительно было что брать. И после всех стараний осталось еще порядочно, даже мне на свадьбу дарили прадедовские золотые червонцы. А тут… Дошло до того, что бабушке было банально не в чем идти в школу. Через некоторое время после «раскулачивания» на двор зашел учитель – мол, почему безответственно нарушаете образовательный процесс? Ему объяснили. Вернее даже показали. Что было потом – история умалчивает, но в школу бабушка в итоге пошла.

В начале тридцатых годов в окрестностях Воронежа был сильный голод. Тогда умерла Поля, одна из сестер бабушки. Причем умерла она от того, что собирала на поле недозрелую рожь и ела сырой. Бабушка рассказывала отцу, что от этого тогда многие умирали.  Более-менее прилично (не голодали и даже досыта ели) начали жить в 1939 году. Тогда бабушка впервые попробовала колбасу, которую отец купил в Воронеже. Ей было уже пятнадцать. Или шестнадцать.

К тому времени семья бабушки переехала в другое село, Сомово. Думаю, переезд был связан с тем, что не очень приятно жить среди тех, кто разграбил твое имущество и только чудом не уничтожил дом. Бабушка мне про эти перипетии не рассказывала, пишу о них со слов отца. Но я почему-то всегда старался держаться подальше от жадных завистливых тварей.

Война-войной, а наука по расписанию

Сейчас Сомово – это микрорайон Воронежа. От центра города можно доехать за полчаса, если без пробок. Дом, куда переехали Небольсины, стоит до сих пор, только его, конечно, основательно перестроили. Живут в нем многочисленные дети бабушкиного брата и их семьи.

Первые по хронологии бабушкины рассказы начинались с войны, когда шла битва за Воронеж. Немцам удалось в июле 1942 года захватить нынешнюю центральную часть города, но через реку Воронеж, на восточный берег, они так и не переправились. В Сомово стояли советские войска, поэтому немцы подвергали село и окрестности постоянным бомбардировкам. Бабушка рассказывала, как зимой 1942 года искала в полях остатки картошки под аккомпанемент артобстрела и взрывов бомб.

25 января 1943 года, прямо к именинам бабушки, Воронеж освободили. В ходе сражений за город были уничтожены 26 немецких дивизий. Много погибло и наших – по разным оценкам, около 400 000 человек. Причем гибли не только рядовые солдаты, но и генералы. Генерал-майор Лизюков, в честь которого названа известная всем улица, погиб в танке под Воронежем, а его могилу нашли только в 2008 году. Сам город в ходе боев был практически уничтожен: 92% зданий разрушено, жители разбежались кто куда.

Когда бываю в Воронеже, не перестаю удивляться – насколько же серьезно отнеслась советская власть к восстановлению города. Исторические здания, лежащие в руинах, разобрали по кирпичикам и восстановили по чертежам. И почти сразу заработали учебные заведения. В 1943 году бабушка поступила на биологический факультет Воронежского государственного университета.

Вообще, университет – это довольно нестандартно для деревенской девочки. Это сейчас в разнообразные вузы идут все подряд, а высшее образование частенько не дотягивает по уровню до прежних ПТУ. В сороковых годах университет – это космос. Туда надо было поступить. Там надо было удержаться. Бабушка смогла.  Она хотела стать химиком, но то ли по конкурсу не прошла, то ли компания на биофаке подобралась хорошая. Я смотрю на выпускную фотографию и вижу среди студентов только женские лица. Хотя нет, вот в центре один мужчина, видимо из демобилизованных после ранения. Все ровесники в 1943-м были на фронте.

В 1948 году бабушка заканчивает университет по специальности «биолог-зоолог» и вместе со своей лучшей подругой Валентиной Осадчих получает распределение в Астрахань, в Каспийский бассейновый филиал ВНИРО (КаспВНИРО). Сейчас он называется более понятно — Каспийский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства. Сеть таких институтов была создана еще до революции, но в советское время она получила сильный импульс к развитию. Советская власть, вопреки некоторым мнениям, считала голод населения от неурожая явлением противоестественным. И водные ресурсы (особенно – обитающая в них рыба) должны были помочь бороться с миллионами голодных смертей, которые царское правительство относило к б-жьему промыслу.

КаспВНИРО к началу войны представлял собой мощную организацию со своей флотилией исследовательских судов. Он занимался очень разными темами — биологией, гидробиологией, гидрологией, гидрохимией, промысловой ихтиологией и т.д. В 1940 году была организована лаборатория по изучению болезней рыб. О том, насколько важным был институт для государства, можно судить по очень простому факту: в августе 1942 года, когда немцы пытались захватить Сталинград в 450 километрах от Астрахани, КаспВНИРО был эвакуирован вместе с другими стратегическими предприятиями. А уже в 1944, до окончания войны, его вернули обратно для продолжения важных для всей страны исследований.

Молодых специалистов собирали по всему СССР. От Воронежа до Астрахани больше тысячи километров. По меркам конца сороковых годов – очень далеко. Половина страны лежит в руинах, уже началась холодная война и вот-вот начнется корейская, а в Астрахани строят мощнейшую научную базу для исследования пресноводных ресурсов страны. Очень многопланово мыслил товарищ Сталин, ничего не скажешь.

Возможно, серьезное отношение к КаспВНИРО было связано еще и с тем, что страна нуждалась в электроэнергии и застраивала реки гидроэлектростанциями. Каждая плотина нарушала сложившуюся веками экосистему, и было важно продумать способы сохранить рыбные ресурсы. Сотрудники астраханского института вместе с учеными Москвы и Ленинграда разрабатывают биотехнику разведения осетровых, белорыбицы, сазана, леща, а также требования к режимам работы гидроузлов. К 1958 году, к моменту перекрытия Волги у Волгограда, уже были спроектированы и построены рыбоводные заводы на реках Волге, Урале и Куре, организованы нерестово-выростные хозяйства, которые стали выпускать молодь рыб в естественную среду обитания. Работники рыбного хозяйства не допустили строительства Нижне-Волжской ГЭС (у п. Цаган-Аман), позволив смягчить удар по рыбным запасам и сохранить осетровых и белорыбицу. Одной из тех, кто работал над будущим Волгоградским водохранилищем, была моя бабушка. По крайней мере, медаль ВДНХ была единственной наградой, которую она мне сама показывала.

Женщина на корабле

В Астрахани бабушке с подругой дали комнату в общежитии. По тем временам, неплохо. Здание, где было общежитие, стоит до сих пор, и несколько лет назад я постоял около него, заглядывая в окно, которое подсказал отец.

А рядом, в нескольких минутах ходьбы, жил молодой астраханский журналист Борис Вильянов. Вообще, он был штурманом малого плавания, потом закончил педагогический институт по специальности «история», но однажды попробовал писать – и понравилось. Думаю, большинство журналистов так в профессию и приходит. Он работал в ежедневной газете «Волга», главной в области. Ее удостоверение открывало любые двери. Не ухмыляйтесь, москвичи. Быть уважаемым человеком в провинциальном городе явно не хуже, чем одной из серых мышек в столице. Мне даже кажется – лучше.

Бабушка говорила, что дед понравился ей интеллигентным видом. Она вообще немного комплексовала по поводу сельских корней, и, помню, страшно обиделась, когда я лет в семь или восемь напомнил ей о них, имея в виду крепкое здоровье деревенских жителей. Она очень сдержанно относилась к украшениям – даже уши никогда не прокалывала, считая серьги признаком мещанства. Интеллигентность и кругозор деда, о которых мне 60 лет спустя рассказывал тогдашний стажер газеты «Волга», произвели на бабушку сильное впечатление. Она вообще всегда очень стремилась к знаниям и культуре, хорошо отличая халтуру от настоящего. Достаточно сказать, что именно у нее я однажды нашел коллекцию пластинок Шаляпина, которую заслушал до дыр и тоже, кажется, научился разбираться в хороших и плохих исполнениях оперы, романсов и т.д. И первые пластинки из серии «На концертах Владимира Высоцкого» тоже купила она.

Но все это будет, конечно, позже. Как уже писал, деда Бориса я практически не застал и живым его не помню. Поэтому мне трудно что-то рассказать о них с бабушкой. Они поженились, потом родился мой отец. Судя по обрывкам сохранившейся переписки, в молодые годы все у них было неплохо. Но профессии обоих предполагали длительные командировки. У деда недели и месяцы, у бабушки – и до полугода. Отец рассказывает, что бабушку могли отправить, к примеру, на биологическую станции в Авандельте (выступающая в Каспийское море часть дельты Волги) контролировать нерест белуги. Они с дедом один раз ездили навещать ее в мае 1958 года. Там вроде не так далеко, километров 60 по прямой. Но в отсутствие дорог и транспорта – то еще приключение.

Рыбаки на парусных лодках по утрам привозили полные вентеря белуги (вентерь – сеть в виде длинных трубок, остов из прутьев и обтянут сетью). К бабушке рыбаки относились с уважением, несмотря на еще очень молодой возраст. Называли ее Капитоновной.  Она ела с ними сырую черную икру — взрежут белугу, икру от пленок через «грохот», решетку специальную, откинут и едят. Ложками.  Вообще, надо сказать, она умела себя перед мужиками поставить.  Рыбаки – народ суровый и слабаков сразу ставят на место. Слабаком бабушка не была.

В 2004 году отец ездил в   село Золотое (большое село на барегу Волги в самом широком месте Волгоградского водохранилища) и искал уже не сохранившееся к тому времени  кладбище старых кораблей. На берегу стоял пожилой мужик, оказавшийся одним из бывших речников. Разговорились. Отец спросил – знал ли он Небольсину. Как мужик оживился! Капитонну-то? Да кто ж ее не знал. Вроде баба, а таких лбов строила! Как-то на один из первых рейсов, где бабушка была начальником, команда сейнера пришла на рейс пьяная. Кое-как проплыли десяток километров, и матросы начали требовать пристать к берегу, чтобы купить еще пойла и продолжить банкет. Уже шлюпку спустили. Бабушка поднялась в рубку к капитану. Что-то сказала. Шлюпка вернулась на место. Пьянчуги еще немного повозникали и затихли. Утром наперебой просили прощения. Больше никогда на рейсах Небольсиной команда не поддавала.

На момент этого рассказа бабушки не было в живых семь лет. В Золотом она не бывала гораздо больше. Но – помнили.

Жизнь в науке

Кандидатскую диссертацию бабушка защитила в 1959 году. Получается, ей было 34 или 35 лет. По нынешним временам, да еще в какой-нибудь гуманитарной сфере, это очень поздно. Но я вас уверяю, что в пятидесятых, да еще в биологии, кандидатские писались потом и кровью. И времени требовали порядочно – минимум десять лет. Отец вспоминает, что когда на Волге и Каспийском море не стоял лед, бабушка была в экспедициях. То есть две трети, а то и три четверти года. И не стоит думать, что в экспедиции ездили за романтикой или большими деньгами. Какая романтика, если ты месяцами живешь в неотапливаемой каюте на баркасе (весной и осенью это довольно неприятно), все удобства в траве около вагончика, а вода только из реки, которую надо кипятить в ведре. Ну и, конечно, никакой связи. Случись что, никто за тобой на моторке не приедет. А другого транспорта и не было.

Но никто не ныл и не кривлялся. Наука требовала жертв. И их приносили. К слову, мало у кого из бабушкиных коллег были семьи. Личное отходило на второй, на третий план. Это была не работа. Это была жизнь. Люди верили, что их работа нужна стране. И верили в страну. Только в этом и черпались силы.

Бабушка защитилась первой из своих сверстниц. Ее подруга Валентина Осадчих, работавшая не менее усердно, стала кандидатом наук только семь лет спустя. Тема диссертации бабушки – «Питание северокаспийской воблы на первом году жизни». Автореферат сохранился в архиве КаспВНИРО, и, получив скан, я обнаружил еще и бабушкин автограф. Она оставила его ровно 60 лет назад. Я не буду мучить вас деталями, но вы просто представьте подробнейший материал о том, чем в течение десятилетия питались мальки воблы, как менялась структура питания под влиянием внешних и внутренних факторов, и к чему это в итоге приводило. Огромный труд. Титанический. И это «просто» кандидатская.

Многое из того, над чем работала бабушка, позволило спасти рыбные популяции в волжских водохранилищах. Многочисленные плотины, как я уже говорил выше, сильно изменили жизнь пресных вод. Волга начала и конца двадцатого века – совершенно разные реки, хотя и называются одинаково. Ихтиологи заново изучали жизнь речных организмов и водорослей, находили способы спасения видов, а также сохранения промыслового рыболовства. Саратовское и Волгоградское водохранилища создавались и жили под контролем группы ученых, среди которых одну из первых скрипок играла Татьяна Капитоновна Небольсина. И то, что там еще есть рыба – это во многом ее заслуга.

Просто несколько цифр. В начале 30-х годов в Каспии добывали 2.5 миллиона центнеров воблы в год, а в пятидесятых, несмотря на гораздо более совершенную технику, не более 700 тысяч центнеров. В диссертации бабушка пишет, что зарегулирование стока (читай – плотины электростанций) фактически убивает рыбу и кормовую базу. И без регулирования уровня воды в строго определенное время все будет очень нехорошо. Думаю, рыбакам, которые сейчас специально летают в Астрахань, виднее – насколько полезными оказались бабушкины исследования.

В 1960-м году бабушка с семьей переезжает в Саратов. В Астрахани стало тесновато, масштаб научных задач уже не радовал молодого кандидата биологических наук, а в Саратове, в местном собрате КаспВНИРО – Госниорхе, кипела жизнь. Сам институт был меньше и не такой богатый, но зато имелся простор для роста.

Вообще, будь бабушка классической советской женщиной и женой, она бы никуда не поехала. У моего деда Бориса была хорошая должность в главной газете области, рядом были прабабушка и прадедушка, у которых мой отец проводил много времени.

Но бабушка была ученым, а потом уже женой и матерью. В Саратове ей было интереснее. Она сразу стала заведующей лаборатории ихтиологии. Даже те обрывки информации о ее работе, которые остались в интернете, производят сильное впечатление. Как насчет разработки биотического баланса Саратовского и Волгоградского водохранилищ? Что скажете про изобретение управляемого (!) искусственного нерестилища, на которое в 1977 году был получен патент? Кстати, на тот момент создание такого нерестилища сильно опережало время. На практике их стали использовать только с начала двухтысячных.

В начале восьмидесятых при помощи математического моделирования определяются оптимальные параметры промысловой эксплуатации запасов рыб в водохранилищах, готовится новая стратегия промысла, разрабатываются новые правила рыболовства. В 1981 году на основе этой работы бабушка защищает докторскую диссертацию.

Сначала семья жила в флигеле при старом здании Госниорха. Когда последнее снесли из-за крайней ветхости, пришлось временно переехать в район аэропорта. Если смотреть по карте – вроде бы совсем близко. Но аэропорт находится на горе, причем довольно крутой. Вид с некоторых точек отличный, но общественный транспорт в шестидесятые годы ходил так себе, а спускаться и подниматься пешком было непросто. Особенно зимой. Но вскоре Госниорх получит два этажа в новом здании в самом центре Саратова, на спуске к набережной Волги. И в нем же бабушке дадут роскошную для своего времени двухкомнатную квартиру. С телефоном! Места было так много, что хватило и для еще одной семьи. Именно туда меня привезли из роддома.

У деда Бориса все сложилось не очень удачно. Не так, как он сам считал правильным для себя. После бурной и, в общем, почетной работы выпускающего редактора ежедневной газеты он становится редактором ежемесячника «Степные просторы». Сейчас он бы сказал, что жизнь потеряла драйв. Дед много ездит по районам области, в свободное время собирает старинные монеты и марки, пишет повесть… Но все это не то. В 1979 году, когда мне было почти два года, родители переезжают в свою квартиру. Казалось бы, места хоть отбавляй, наконец-то появился свой кабинет, тебе всего 53 года – жизнь только начинается! Но на самом деле все уже заканчивалось. 10 февраля деда не стало. Я знаю его только по оставленным артефактам в виде коллекций, той самой повести и воспоминаниям других. Всегда жалел, что с ним нельзя поговорить. Только в детстве хотелось поспрашивать про марки и монеты, а сейчас… Про жизнь, наверное.

Бабушка Таня

У нас в семье как-то не принято рассказывать о своей работе. Кажется, мои родители до сих пор не очень понимают, чем же я занимаюсь. У меня, в свою очередь, весьма поверхностное представление о работе отца, хотя – уверен – там много интересного. Наверное, дело в том, что занимаемся мы достаточно сложными вещами, требующими долгих объяснений. На которые уже не хватает сил.

Бабушка не рассказывала мне о математическом моделировании при определении оптимальных параметров рыбного промысла. Но очень значительная часть моего детства прошла у нее на работе. Ох, как же там было интересно. В больших и маленьких аквариумах жили разные рыбы. На столах стояли чучела их более крупных собратьев. В банках с формалином плавали еще какие-то рыбы, огромные и совсем маленькие. В специальной конструкции выращивались комары, личинками которых кормили молодь осетра, обитающую в специальном бассейне. Нет, это было очень круто. Всегда можно было потрогать какие-то мудреные приборы и посмотреть на препараты рыб в микроскоп.

В детстве я не понимал, что Госниорх вообще-то научное учреждение. Мне он представлялся классным местом с кучей интересного, где собираются приятные веселые люди. Один из моих маршрутов домой из школы проходил мимо института, так что я часто заходил просто так. Окно кабинета бабушки находилось как раз на моем тогдашнем уровне глаз. Я подходил, заглядывал в уголок и смотрел, как бабушка работает. Иногда она что-то читала, иногда писала на листах из толстой папки, иногда что-то считала на огромном калькуляторе, казавшемся чудом технической мысли. Я стоял и ждал, пока она меня заметит. И она всегда замечала.

Бабушка Таня была человеком, несомненно, добрым, но совершенно не сентиментальным. В моих воспоминаниях не сохранилось ни одной умильной сцены. Ну вот этих, знаете, когда бабушки сюсюкают с любимым и единственным внуком. Зато я помню, как мы с ней сделали первую в моей жизни удочку – причем, в отсутствие настоящего удилища, пришлось использовать ручку от механической щетки для ковра. С этой странной конструкцией мы пошли на набережную Саратова, и я там поймал рыбу – довольно крупную густеру.

Она не читала мне сказки (по крайней мере, я этого не помню), но зато в самом раннем детстве подсунула шеститомник Брема «Жизнь животных» и с удовольствием рассказывала о представителях фауны. У нее в книжных шкафах я нашел и прочитал О.Генри, Джека Лондона, «Тысячу и одну ночь» и историю Второй мировой войны в двенадцати томах. Ей явно больше нравилось не развлекать, а учить. Наверное, потому, что и сама была к развлечениям достаточно равнодушна.

Бабушка была скромным и глубоко порядочным человеком. С ее научным багажом и кругом общения она вполне могла бы стать довольно крупным начальником. Об уровне знакомств можно судить хотя бы по тому, что в конце восьмидесятых, во времена уже совсем тотального дефицита, министр рыбного хозяйства СССР лично выделил ей ВАЗ-2106 из квоты правительства.

Еще у нее был уникальный ресурс, который мог открыть любые двери. Флот института постоянно плавал и ловил рыбу тралом – в исследовательских целях, разумеется. Но тралу-то не прикажешь. Я несколько раз бывал в рейсах вместе с бабушкой, и даже 30 лет спустя помню это фантастическое зрелище: из Волги поднимается полная рыбы сеть, а в ней огромные лещи, сомы, щуки, стерлядь, осетры… Вы не поверите, но в стоящем на Волге Саратове в восьмидесятые годы рыбы в продаже не было от слова совсем. И пара крупных осетров могла решать довольно много.

Но она никогда ничего для себя не «выбивала». Считала это неприличным. Не было у нее ни дорогой мебели, ни дорогой одежды, ни вообще дорогих вещей. Даже в девяностые, когда ее солидная зарплата доктора наук превратилась в пыль, она продолжала заниматься наукой и не «компенсировала» снижение доходов подручными средствами, хотя вокруг это делали сплошь и рядом. Думаю, ей это и в голову не приходило. Не за деньги она месяцами ходила по Волге на старых кораблях с фанерными рубками, не ради материальных благ полжизни провела в экспедициях и поездках по рыбоколхозам. Это была не работа, а служение. Именно служение науке сделало девочку из маленького села ученым союзного масштаба. И не в семьдесят лет ей было учиться тому, что всю жизнь она презирала.

Вот и всё

Бабушка всегда была очень крепкой. Болела редко и неохотно, без отрыва от производства. Пару раз ломала руку, поскользнувшись на саратовском льду, но и тогда дома не сидела.

О том, что у бабушки рак крови, мы знали давно, но до поры он не проявлял себя, а она не уделяла болезни особого внимания. Разве что никогда на моей памяти не загорала. Скорее всего, как положено настоящему ученому, бабушка понимала свои перспективы, но очень, очень хотела жить. Помню, мы даже как-то пару раз посидели с ней перед телевизором во время сеансов Кашпировского, а потом она объявила сахар «белым ядом» и отказалась от него. Даже ученые иногда верят в чудеса.

Она единственная из моих бабушек и дедушек была у меня на свадьбе (вторая бабушка болела, а дедушки не дожили), благодаря чему осталась на пусть на не очень качественной, но все же видеозаписи. И до лета 1997 года все было нормально. А потом она начала резко сдавать, ее положили в лучшую больницу города, но там только развели руками. Буквально через несколько дней ее выписали домой. Умирать.

Помню, как мы с отцом не без труда подняли ее по лестнице на четвертый этаж. И еще помню, что в моей двадцатилетней голове не укладывалась мысль о близкой, да что там – просто возможной смерти бабушки. Она была всегда, и будет всегда. Ну, поболеет, дело житейское. Но потом-то все будет, как прежде.

Смерть от рака редко бывает легкой. Зная об этом, отец (он врач) достал морфий и был готов делать инъекции, сколько нужно. Но наркотики не потребовались. Буквально на следующий день после их получения бабушка умерла. Спокойно и без мук.

Гражданская панихида прошла в Госниорхе, там говорили какие-то хорошие слова, но я совершенно их не помню. Когда гроб выносили на улицу, на балкон больницы водников, находящейся в доме на против, вышла женщина в белом халате. Был конец ноября. Очень холодно. С неба падали колючие снежинки. Женщина спросила – кого хоронят? Когда услышала, что Небольсину, как-то очень громко заплакала.

После смерти бабушки я еще несколько раз бывал в ее кабинете. Обосновавшийся там Владимир Шашуловский (нынешний директор саратовского Госниорха) помогал мне научными материалами, сильно выручившими при сдаче одного из предметов в институте. Еще годы спустя продажа бабушкиной квартиры, которую она мне завещала, очень помогла обосноваться в Москве.

Бабушка ушла, почти не застав научную карьеру сына, не дождавшись правнуков, и даже не подозревая о том, что я, как и дед Борис, стану журналистом. Тогда, в 1997-м, все еще было призрачно. Она очень переживала, что без нее мы не справимся.

Сейчас большое окно ее рабочего кабинета всегда закрыто плотной занавеской. За ней вообще не видно, что там внутри.

И я хочу открыть вам свой секрет.

Почти каждый вечер, когда бываю в Саратове, я подхожу к этом окну. Я стою на том же месте, где стоял школьником. Я верю, что где-то там, то ли в параллельном времени, то ли в другой вселенной, бабушка сидит за своим столом. Она что-то пишет на листах из толстой папки или считает на огромном калькуляторе.

Но она обязательно заметит меня. Поднимет голову. Улыбнется.

А я скажу ей:

— Бабушка, всё хорошо.

Автор благодарит за помощь в подготовке материала КаспНИРХ и лично заведующую библиотекой Ольгу Геннадьевну Рулеву.