Из старых рукописей

Когда-то давно я писал не только статьи о технике, но и рассказы о жизни. Некоторые из них не очень скучно читать до сих пор. Например, вот этот.

…вспышка. Запах сандала…

За окном раздался вой поезда. Он грохотал где-то вдали, потихоньку приближаясь — и вот уже мчится прямо за окном. Не открывая глаз, я потянулся, чтобы задернуть штору в заведомо бесплодной попытке урвать кусочек ночной тишины, и нечаянно коснулся оконной рамы.

В ритм колесам прозвучал ее нежно-смущенный голос:
— Знаешь, я боюсь…

Холодок пробежал по спине, и не разобрать мне было в тот момент — холодок ужаса или восторга. Не оборачиваясь и не меняя позы, я спросил:
— Чего ты боишься, котёна?
— Я не знаю. Наверное, как обычно — себя…
— Ну, ты же совсем не страшная. Я же тебя не боюсь.
— Ты сильный.
— Я не сильный. Ты — моя сила. Ты — мой последний сбывшийся сон. Исчезни ты сейчас — и всё рухнет. Так что лучше не бойся…
— Я постараюсь.
— Правда?

Стук поезда оборвался. За окном — розовеющая полоска горизонта, на длинном балконе — свежевыпавший снег (выключи свет, оставь записку, что нас нет дома…), а здесь, по ту сторону стекла, только то, что я привык считать собой. И запах страшной сказки.

Если сейчас коснуться рамы еще один раз, она вернется вместе с очередной порцией дежа вю, так похожего на мыльную оперу. Никакой шизофрении, коллега — банальный мазохизм и немного фантазии. Впрочем, может уже и шиза — слишком много всего прошло сквозь маленький комочек из времени и сердца, так что…

Так что надо закрыть глаза, дышать ртом — и жизнь в этом простом месте может перестать быть странной.

— Ты не доверяешь мне?
— Тебе? Тебе-то я доверяю. А вот сама себе – не очень. Точнее, совсем не. Ой, смотри!

Да он уж и сам увидел, как внизу, по совершенно пустой улице двигается ее тонкая фигурка, в коротенькой, не по сезону, курточке и тех самых красных сапожках на тонкой шпильке. Она жалась к едва мерцающему фонарю, оглядывалась, словно пыталась в питерской ночи найти немного тепла или, на худой конец, знакомый подъезд.

Не разбираясь, только ли крошечные сапожки, неразличимые с такой высоты, дорисовало воображение, или вся сценка привиделась ему, стареющий юноша выбросил из головы голос в пустой комнате и опрометью кинулся в коридор. Серией резких движений, слившихся в одно, открыл железную дверь и полетел вниз по лестнице. Кожаные шлепанцы, купленные когда-то обладательницей голоса, делали его шаги бесшумными, а развевающаяся черная рубашка помогала ему представлять себя в роли Зорро или, на худой конец, назгула.

И он выскакивал на улицу, бежал по снегу, странно выглядевшему в окружении покрытых цветами клумб, касался ее лица непослушными пальцами…

…и просыпался в комнате, где непонятно откуда пахло сандалом. Не открывая глаз, с размаху опускал руку на вторую половину дивана, и облегченно вздыхал: «Слава Богу – ОДИН!».

Она обернулась, она сказала:
Послушай, ты мертв давно
зачем ты здесь?
Он засмеялся и сел
на поезд, что уходит в час-шесть

По столичному поезду можно было сверять часы. Вечером того же дня я сидел в вагоне метро, трясущемуся по кольцевой линии, и пытался вспомнить – до какой, собственно, станции мне нужно добраться. Вроде бы вспомнил и вроде бы добрался. В квартире не произошло ничего выдающегося, даже бдительная шавка не менее бдительной соседки не отметила моего появления истерическим гавканьем, так что уже через пару часов я заснул с мыслью «Питер – сила!».

… меня разбудил чуть ли не прыгающий сотовый. Вроде бы знакомый код… черт, да сколько же времени сейчас?

— Знаешь, я боюсь…

Тот же голос. Та же интонация. Три ночи подряд один и тот же сон – это уже клиника. И не нужны катализаторы, вроде запаха сандала.

— Чего ты боишься, котёна?
— Я не знаю. Наверное, как обычно – себя.

Ха! Плевать, что это сон. Он мой, и правила устанавливаю я.

— Но ты же совсем не страшная. Я же тебя не боюсь.
— Ты сильный.

Сейчас!

— Да, сильный. Но буду слабым, если не высплюсь. Так что иди-ка ты на хер с песнями и дай мне поспать.

Пауза. Щелчок. Динамик омертвел. Я положил телефон под подушку и отключился.

И есть разные лица в виде дверей
и есть твое что в виде стены
и есть руки мои, что ждут лебедей
не вернувшихся с места войны

Уже утром, обнаружив телефон в, мягко говоря, непривычном месте, я оценил степень пересечения снов и реальности. Значит, ты звонила, хотела пожаловаться на свою скучную жизнь, изобилующую повторами, хотела послушать комплименты и утешения… А я, жестокая скотина, обманул ожидания и так вот невежливо пожелал успехов в личной жизни…

Мне было стыдно несколько дней. Работы невпроворот, голова гудела от изобилия чужих или надуманных проблем, но совесть грызла и грызла. Даже хотел позвонить и узнать – в чем, собственно, дело, но все время забывал. Память откалывает странные шутки в последнее время. Все, что было не со мной помню. И ерунду всякую помню – с подробностями. А о важном забываю. Желто-коричневая курточка, фиолетовые брюки… одиннадцать ступенек в доме Ватсона… или восемь?..

Но вот заставил себя сесть, снял трубку и вдруг понял – не надо никому звонить. Нет на свете зла, есть только глупость людская, так что хватит. Хватит играть по твоим правилам, объясняя одно и то же в сотый раз, и, выслушивая благодарности за наставления на путь истинный, понимать – ничегошеньки-то ты не изменишь в своей жизни. Ты играешь в свою собственную игру, а мы – имя нам кентурия – вступаем в нее, удивляясь изобилию глупых повторов. А не надо было играть с девочкой, которую недолюбили в свое время мама с папой. Она ведь так любит рассказывать свою глупую историю, и не ее проблема, что перед раздачей карт вы пропустили мимо ушей правила этого казино.

Я все равно был выше твоих небес
и я был ниже твоих глубин.
Но все кого я любил
одеты в смерть или в митрил,
и это значит, что я здесь один.

Увлекшись своей простой работой — разглядывать цвета мира и пробовать записать ощущения – он снова начал видеть друзей сквозь зеленоватую дымку с водяными знаками; забывал тексты песен – чужие и свои, слышал голоса, поющие о нём самом, снова забывал тексты любимых жизненных реприз… И только запах сандала застрял в голове, то ли будоража, то ли тревожа.

Но однажды исчез забылся и этот запах.

Словно бы сквозь видоискатель камеры, управляемой невидимым, но искусным оператором, мы видим нашего черно-белого героя выходящего из серого автобуса. В его руке несколько журналов с яркими обложками, непонятно откуда взявшихся в этом старом кинофильме…

… лицо героя крупным планом. Улыбка на нем сменяется тревогой…
… толпа бывших пассажиров автобуса испуганно выдыхает…
… Рука героя лезет под куртку…
… старушка мелко крестится. За кадром звучит резкое скрипичное соло.
… рывком герой достает из потайного кармана блестящий сотовый телефон и прижимает его к уху.
… толпа слегка расслабляется, но остается напряженной…
… Спокойное лицо героя…

— Алло!
— Миша, мне больше не страшно!
— Поздравляю. Кто это?
— Миша, это я, Лена!
— Лена? Юрьева?
— Ну, да… Мне больше не страшно. Можно я прилечу первым же самолетом?

… под Tutti Frutti в исполнении Элвиса камера взлетает на десяток метров, и зритель видит – весь мир цветной, лишь небольшое пятно в кадре остается черно-белым. В центре пятна главный герой. Мы угадываем его по солнечным бликам на телефоне.

… Элвис замолкает на полуслове…
… Тонкие губы главного героя чеканят слова…

— Миша ушел, Лена. Он слишком устал любить тебя, понимая всю глупость и безнадежность этого чувства…
— Миш… не шути так.
— Я не Миша. Миша ушел. Совсем ушел. Теперь здесь живу я. Извините.

… сотовый телефон исчезает где-то под одеждой…
… Небесной красоты девушка слушает короткие гудки, держа в руках трубку старомодного телефонного аппарата. Камера немного отъезжает – и мы видим черно-белую, роскошно отделанную комнату. Лишь девушка в ней цветная. Явно для усиления эффекта она одета в ярко-красное платье. Камера кружится по комнате, короткие гудки постепенно превращаются в первые звуки темы Poverty из «Однажды в Америке».

Он вдруг почувствовал, что тоска, слишком долго жившая в сердце, растворилась в радости, никогда и не покидавшей его. Серый мир вокруг приобрел краски, запах шашлыка в придорожном кафе защекотал ноздри и, вспомнив о паре еще не читанных журналов, он направился к кирпичному домику, возле которого рослый чужеземец чуть ли не танцевал вокруг мангала.

… толпа дружелюбно заулыбалась и стала расходиться. Флейта в теме Poverty звучит светло и умиротворенно…
…Дедушка в черной шляпе серьезно смотрит в камеру…
… Тревожно взмывают скрипки…
… девушка в роскошной комнате одним движением снимает с себя платье и обнаженная идет к постели, волоча его за собой. Эта фигура, поначалу выделяющуюся на черно-белом фоне, к концу маршрута становится такой же серой…
… нежно розовый сосок на глазах темнеет и превращается в черное пятно непонятной формы…
… Взлетевшая камера показывает нам исчезновение черно-белого мирка вокруг нашего героя…
…Под его ногами, снятыми крупным планом, быстро растет ярко-зеленая трава.

Ну, а теперь пока у меня есть я,
поверь мне, я хочу быть с ним.
И я буду счастлив,
когда ты уйдешь своим путем
и дашь мне уйти своим.