Не чужие города

Каждый вечер, когда работать уже сил нет, а голова еще не окончательно заснула, я думаю об одном и том же. О том, как прошел этот день в городах, где меня не было.

Сколько раз я мысленно прошел по Смоленску, по улице Беляева, перетекающей в Большую Советскую, а потом в проспект Гагарина. Как там сейчас? Мне так хотелось бы снова увидеть эти широкие полупустые улицы и удивительно красивое небо над ними. Обязательно свернул бы на улицу Октябрьской революции, и на сей раз уж точно посмотрел что-то в кинотеатре «Современник». Кажется, я что-то упустил в прошлый раз, когда прошел мимо. Вот бы знать — что?

Я вижу улицы засыпающей Казани. С каждым годом их остается всё меньше — тех, которые живут в памяти еще с прошлого века. Это нормально, когда город меняется со временем. Но, кажется, бег последнего в Казани слишком быстр. Немного страшно, что однажды я приеду — и ничего не узнаю. И никого. Остается только память. Пока еще остается.

Я иду по пустынному Ульяновску. Когда прожил там неделю, расставался без особой печали — уж больно однообразным показался город, один раз выполнивший свою историческую миссию, родив будущего Ленина, и успокоившегося на этом. Люди чудесные, но сам Ульяновск… Думал, никогда не заскучаю. Но прошел год. И стало не хватать. Хочется снова побывать в этом спящем городе, у которого есть хорошие шансы проснуться. Вдруг получится?

А это уже Воронеж. Весной у меня было какое-то странное помутнение, когда шел по Кольцовскому скверу из университета. Полез в карман за смартфоном, чтобы позвонить бабушке. «Слушай, а вы, оказывается, когда учились, минимум один день работали на восстановлении города? Ты же мне никогда об этом не рассказывала. А что вы делали? Одни ж девчонки на курсе были». И в памяти тут же всплывает номер, но вот беда — нет его давно. А бабушки нет еще дольше. Зато Воронеж, который помнила она и помню я, будет таким еще очень долго. Все, что можно было восстановить после освобождения от немцев, восстанавливалось на совесть, под контролем из Москвы. Проживи Сталин еще года три, совсем другим был бы город. Планировалось сделать его символом восстановления СССР после войны — красивым, высотным, ошеломляющим размахом. Но при Хрущеве не начатые проекты прикрыли, а начатые доделывали кое-как. И все равно Воронеж, восставший из пепла, радует и удивляет. Как жаль, что сегодня я не был там.

В мыслях много хожу по Саратову, и так получается легче, чем наяву. Дело не в том, что мой бедный город рассыпается буквально на глазах. В конце концов, не первый год. И вряд ли последний. Просто слишком много воспоминаний. Не самых веселых. Слишком много людей, которых я знаю и даже люблю, превратились в лучшем случае в памятники или мемориальные доски. Но еще больше — просто в плиту на кладбище. А память жестока, у нее нет прошедшего времени. Все словно произошло вчера, и что-то можно исправить, что-то просто продолжить… что, нельзя?

Я иду по вечерней набережной Астрахани.

Я иду по улице Стара-Загора в Самаре.

Я иду по Варварской в Нижнем Новгороде

Я, как классический турист, иду по бульвару Радищева в Твери.

Я прохожу мимо рынка Махане-Иегуда по Агрипас.

Я подхожу к зданию училища во Владимире, где учился Солоухин.

Да никуда я не иду. Я сижу в гостиничном номере в Кёльне и размышляю о том, как нож режет воду. И кто, собственно, нож, а кто — вода.

Но Смоленск еще обязательно будет. И Ярославль. И Иваново. И загадочный Тамбов с веселым Саранском.

И все пройдет.