Было холодное зимнее утро. Директор саратовского цирка сидел в своем продуваемом сквозняком кабинетике и страдал от головной боли. Он в очередной раз клялся себе выпивать после спектакля только с акробатами или жонглерами, но ни в коем случае не с клоунами. Те пили в три горла, яростно шутили и вообще не парились по поводу собственного состояния на следующий день, потому что морда все равно замазана гримом, а некоторое нарушение координации движений только добавляет пикантности репризам.

В дверь кабинета осторожно постучали.

— Войдите, — просипел директор и закашлялся.

В кабинет осторожно вошел тощий молодой человек.

— Можно, Борис Петрович?

— Можно, можно. Вы кто?

— Я Иосиф.

— Да вижу, что не Мария Магдалена. Что у вас?

— Я хочу предложить цирку уникальный номер.

Головная боль бильярдными киями ударила директору в оба виска. Нет ничего хуже, чем с похмелья объяснять очередному гению, что дрессированная лошадь — это немного вторично, а жонглирование картошкой вперемешку с чесноком не воспитывает в детях патриотизм. Но было в этом госте что-то по-хорошему странное. Что-то от молодого Енгибарова и Карандаша одновременно. Поэтому директор вздохнул и сказал:

— Рассказывайте.

— Знаете, я немного стесняюсь.

— Стесняться будете в постели, юноша. В цирке стеснительным делать нечего. Здесь даже первая брачная ночь нередко проходит на манеже (тут директор мечтательно прищурился).

— Знаете, я могу разговаривать попой.

— Как это — попой?

— Ну, попой, задницей.

— Типа, шевелить булками, будто разговариваешь?

— Да нет же. Прямо этим… сфинктером.

— Да ладно. Ну-ка, скажи что-нибудь.

Изрядно покрасневший юноша покраснел еще больше, чуть натужился, и вдруг откуда-то ниже пояса раздалось:

— Ожнажды в штуденую жимнюю пору я иж лешу вышел, был фильный морож…

Директор цирка откинулся на спинку кресла.

— Так-так. А ты меня не динамишь?

— Да ну какое там. Можете рот скотчем заклеить и диафрагму контролировать. Все по-честному.

— А ну-ка попробуй одновременно ртом и задом, чтобы наверняка.

— Так давайте я лучше спою… хором.

— Давай! «Катюшу» можешь?

Юноша встал чуть более расслабленно и запел. Снизу ему вторил чуть глуховатый, но вполне внятный баритон:

— Ражцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходиила на береж Катюша, на высокий береж на крутой…

Тут Иосиф слегка пукнул, залился краской и замолк.

— Не красней, отлично все. А ты долго можешь… работать?

— Ну, где-то полчаса. Потом, правда, отдыхать надо хотя бы полдня, а то болит очень.

— А с чего ты вообще начал всем этим заниматься?

— Да у меня отец умел задом насвистывать что угодно. Хочешь «Катюшу», хочешь Пятую симфонию Бетховена. Я с детства ему подражал. Ну и постепенно вот… Пока с шипящими проблемы, вылазят не к месту постоянно. Но я работаю над произношением. Там самое главное мышцу прокачать.

Директор ненадолго задумался.

— Слушай, времена сейчас в цирке не лучшие. Лучшие артисты за бугор уехали, а к нам, наоборот, всякая шушера налетела. Понятно, почему народ в кино ходить предпочитает… Но тебе повезло. У нас в программе есть негры-танцоры, и они как-то очень быстро обрусели. Только месяц программа идет, а кто в запое, кто женился, кто нехорошим заболел… В общем, прямо завтра и начнешь. Выступление 10 минут. Споешь, пошутишь. Анекдот жопой расскажешь. Танцевать и петь на два голоса можешь?

— Да легко!

— Ну вот и славно. Деньгами не обижу. Только вот имя у тебя… Не цирковое какое-то. Может псевдоним какой придумаем?

— Так я придумал давно.

— И что же мы напишем на афише?

— Йотафон Великолепный